Вернуться в начало раздела «Интервью»
«Бульвар Гордона»
Татьяна ЧЕБРОВА
Известный писатель-сатирик, автор 18 книг только на русском языке, обладатель международных премий Александр Каневский делит людей на цветных и черно-белых – как телевизоры: одни серые, скучные, другие веселят и расцвечивают мир.
20 лет он писал интермедии для легендарного дуэта юмористов Тарапуньки и Штепселя – Юрия Тимошенко и Ефима Березина, которому приходился родственником: дочь Ефима Иосифовича стала женой актера Леонида Каневского – майора Томина из культового сериала «Следствие ведут ЗнаТоКи» и младшего брата Александра.
Кроме интермедий, повестей, романов и пьес Александр Каневский однажды родил газету «Неправда», на первой странице которой вместо традиционных Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина были изображены четыре профиля комиков пролетариата – Аркадия Райкина, Юрия Никулина, Тарапуньки и Штепселя… Он был одним из тех, кто научил советский народ читать справа налево, как письмена на иврите, – юмористические рассказы Каневского регулярно печатались в «Клубе 12 стульев» бешено популярной «Литературной газеты», и миллионы начинали знакомство со свежим номером «Литературки» с последней, 16 страницы…
Как ни странно, с нашим бывшим земляком, почти безостановочно колесящим с презентациями новых книг по дорогам России, Германии и прочих ближних и дальних земель, удалось поговорить по его домашнему телефону в Тель-Авиве…
«В ПОЛИТУПРАВЛЕНИИ АРМИИ СПРОСИЛИ: «ВЫ СЧИТАЕТЕ, ЧТО НА ВОЙНЕ ПОГИБАЛИ ЛУЧШИЕ? ЭТО – ЕВРЕЙСКИЙ ПАЦИФИЗМ»
— Александр Семенович, как пройти на Голгофу?
— Напрасно иронизируете – однажды в Иерусалиме ко мне подошла женщина и по-деловому задала именно этот вопрос: «Скажите, как пройти на Голгофу?». Автоматически показав ей дорогу, я тут же понял: вот заглавие моей книги! Закрылся дома на месяц и очень быстро закончил повесть. Она стала продолжением «Тезы с нашего двора» (Теза – это краткая форма имени Тереза), напечатанной в библиотеке журнала «Огонек» за пару месяцев до моего отъезда в июне 1990 года. Весь 150-тысячный тираж той повести о предыдущей волне эмиграции, когда прощались навсегда, разлетелся стремительно. Я пришел к Коротичу проститься, а Виталий Алексеевич показал кучу писем: мол, мы полюбили героев, хотим узнать, как они живут дальше. Какой-то полковник даже сформулировал: «Прикажите Каневскому написать продолжение!». В Израиле меня тоже встречали с этой книжкой – и я сдался…
— Но выполнили обещание только через два десятилетия…
— Очень тяжело делать «вторую серию» удачной вещи (читатели всегда сравнивают: дотянул – не дотянул). Между прочим, еще до моего отъезда издательский кооператив в Киеве подписал со мной договор и за две недели издал ее тиражом в 50 тысяч. В Израиле повесть выдержала шесть переизданий. В России ее переиздавали «пираты». На основе «Тезы с нашего двора» сделаны инсценировки – их ставили в Москве, в России, Украине. По сей день спектакли идут в Киеве, Симферополе, Одессе, Кривом Роге, Житомире. 18 лет успеха на сцене – это великое счастье для автора…
Как мне сказали, в Москве уже продан почти весь тираж нового издания, куда под одной обложкой вошли первая часть «Тезы» – «Май нейм из Маня» и вторая – «Как пройти на Голгофу? «. Думаю, эта книга есть и в Киеве…
— В ней – только картинки с натуры?
— Жизнь подбрасывает такие сюжеты, каких не придумаешь!.. К примеру: новые репатрианты из разных стран, в том числе из России, хотели принять еврейство – гиюр, а для этого нужно было сделать обрезание. В один из дней собрали в машину всех решившихся. Людей было много (набился целый автобус) – их повезли в больницу к урологам. Ехали с энтузиазмом, как колхозники в фильмах Пырьева, смеялись, размахивали руками, пели: «Едем мы друзья в дальние края, будем мы обрезаны – и ты и я». Возвращались вечером, уже без песен, руками никто не размахивал, каждый держался за ампутированную плоть. Обрезали всех, поэтому в автобусе стало больше места…
— В апреле 2008 года вы летали в Москву на презентацию этой повести, незадолго до того в московском Доме актера состоялся вечер в честь вашего предпоследнего детища «Смейся, паяц!» – на оба праздника сошлись многие герои этого трагикомического романа-исповеди: Аркадий Арканов, Армен Джигарханян, Леонид Якубович, Владимир Вишневский, Лев Новоженов, Клара Новикова, ваш брат Леонид Каневский…
— Леня специально приехал из Минска, где снимался…
— Вы с друзьями и коллегами, столько лет прожив в разной реальности, по-прежнему понимаете друг друга?
— Конечно, все изменились не только внешне – прошли тяжелейшее испытание славой и деньгами (каждый час московских звезд стоит очень дорого). Но, к счастью, наши отношения ржавчина времени не разъела… Юлий Гусман примчался весь перепачканный – со съемок, Гриша Гладков прибежал с подкрашенными губами сразу после телезаписи. Это было очень трогательно…
— Слава Богу, разочарований не было, а вы не жалеете, что в свое время разочаровали Георгия Товстоногова, не отдав ему для постановки свои «40 минут до рассвета»?
— Это была дикая глупость! Можно только представить, как бы он поставил спектакль на сцене ленинградского БДТ…
Когда я был совсем молодой, наивный, голубоглазый и курносый, меня и моего соавтора Роберта Виккерса, к великой моей печали, уже покойного, попросили написать монолог для известного артиста Константина Яницкого — что-нибудь о войне. В то время, память о войне ещё не остыла: выходили фильмы о войне, ставились пьесы, было написано много книг и рассказов. Поэтому было трудно создать что-нибудь оригинальное. Мы думали днём и ночью, перепробовали много вариантов. И вдруг однажды мне приснился сон, будто живут сегодня среди нас новые Шевченко, Пушкин, Пирогов и Эйнштейн, пишут новые гениальные стихи, стремительно двигают науку, спасают Человечество от рака… И только в конце мы узнаём, что они все погибли во время войны и не успели подарить людям свою гениальность.
Мы написали этот монолог, точнее, монопьесу, и прочитали на худсовете – было принято великолепно, а Юра Тимошенко даже стал аплодировать, что, в общем-то, не принято. Монолог имел оглушительный успех – по его мотивам нам заказали сценарий для кинофильма. Так что великому Товстоногову я объяснил, что у нас уже подписан договор со студией имени Горького на киносценарий под названием «40 минут до рассвета».
Этот сценарий мы очень быстро написали, студия приняла и внесла в план, снимать должен был прекрасный режиссёр Яков Сегель. Легендарный Сергей Герасимов высоко оценил наш сценарий и шутливо посоветовал: делайте дырочки в пиджаках для медалей.
— Картина-то хоть появилась?
— Да. Но Сегель попал в тяжелейшую аварию, поэтому фильм вышел на студии «БЕЛОРУСЬФИЛЬМ» (главную роль сыграл Глеб Стриженов). Отсняли и положили на полку.
— Почему?
— Политуправлении армии нас спросили: » — Вы считаете, что на войне погибали лучшие?.. — Да, — ответили мы. — Это – еврейский пацифизм». И прокат фильма запретили.
«МНЕ НРАВИЛАСЬ ДОЧЬ БЕРЕЗИНА — АННА. Я ЕЙ ДАЖЕ СКАЗАЛ КАК-ТО: «АНЬКА, ТЫ МНЕ ОЧЕНЬ НРАВИШЬСЯ, НО Я УЖЕ ЖЕНАТ, ПОЭТОМУ ОТДАМ ТЕБЯ СВОЕМУ БРАТУ»
— Вы с братом по-прежнему обитаете на соседних улицах?
— Я переехал, но все равно живем близко. Впрочем, Леня сейчас редко бывает дома: занят в сериалах и телепроекте «Следствие вели…» с Леонидом Каневским», с антрепризой по рассказу Зингера «Поздняя любовь» объездил Украину, Россию, Германию. Кстати, костюмы делала его дочь-дизайнер Наталья, а идея спектакля принадлежала Кларе Новиковой – она мечтала отряхнуться от эстрадных перьев, вырваться на театральную сцену…
— Ведь это вы, Александр Семенович, а не ваш брат, могли стать зятем Ефима Березина…
— Мне действительно нравилась дочь Березина — Анна. Леня женился на этой очаровательной женщине с моей легкой руки. Я ей даже сказал как-то: «Анька, ты мне очень нравишься, но я уже женат, поэтому не выпущу из семьи, отдам тебя своему брату». Я счастлив, что у моего брата такая жена – она переняла всё лучшее от своей матери Розиты, жены Березина. (Анна – филолог, переводчик с английского и польского языков, а ее с Леонидом дочь Наталья – театральный дизайнер – Т.Ч.).
Быть женой Артиста, известного, популярного – это нелёгкая доля и великое умение – Розита этим умением владела, она была истиной женой Артиста, потрясающе умела следить за мужем и детьми… Один эпизод особенно врезался мне в память. Как-то в доме у Фимы шла репетиция, он вспотел и попросил у Розиты чистую рубашку. Та позвала детей – Аню и Гришу (сейчас Григорий живет под Москвой) – и сказала им: «Смотрите и запоминайте, каким трудом ваш отец зарабатывает деньги?»…
Березин обожал сына и дочь и как-то признался: «Недавно понял одну вещь: детям надо отдавать все еще при своей жизни…».
— Вдова Юрия Тимошенко Юлия Пашковская рассказывала, как Розита повторяла ей: «Юля, мужчина обязательно должен изменять, он без этого не может. Просто нужно научиться не замечать этого»…
— Это она Юлю успокаивала. А её самой этого не требовалось – они были удивительно дружной и любящей парой. Приезжая на гастроли, войдя в номер, она тут же оформляла его по-домашнему: застилала привезенную с собой скатерть, ставила на стол любимую вазочку мужа, в ресторанах договаривалась с поварами, чтобы для Березина готовили отдельно (он не ел жареного). Роза умерла быстро, буквально за месяц. Для Фимы это была страшная трагедия.
— Рассказывают, что он и свою маму очень любил.
— Обожал. Он вообще очень трогательно и заботливо относился к своим родным. А они очень им гордились, особенно, мама. Она себя так всем и представляла: «Я — мама Штепселя».
— В одном из ваших интервью вы сказали, что как гороскопический Близнец очень привязчивы, так что ваша жена Майя шутила: «Я знаю, ты меня не бросишь, ведь ты привыкаешь к старым вещам»…
— Когда Майи не стало (жена Александра Каневского умерла в 2001 году – Т.Ч.) один раввин сказал: «Она была не человеком – ангелом, вы просто этого не знали». Я выпустил о ней несколько книг: » Майя…», «Я с вами…», «Будем на связи», и смонтировал два фильма из её телеинтервью и домашнего киноархива. Возле колледжа, где она вела курсы и выпускала учениц-психологов, установлена мемориальная доска и растет апельсиновое дерево (единственный в истории Израиля случай, когда в честь новой репатриантки Центр семьи был назван «Майя»). Каждый год в марте, в день рождения моей жены, участники посвященного ей симпозиума выходят к этому дереву и как бы общаются с Майей.
Уход Майи для меня был страшным ударом, впервые не захотелось жить. Только теперь я осознал, как она была мне необходима, как воздух, которым дышим, и начинаем задыхаться, когда его нет.
На плаву меня удержали брат, дочка, сын с невесткой, старый друг Игорь Барах – прекрасный врач и поэт, автор слов песни «Кохана»… Ситуация получилась вообще сумасшедшая – через два месяца после ухода Майи должен был состояться мой очередной Международный фестиваль смеха. Конечно, я собирался его отменить, но и дети, и брат, и друзья, уговаривали не делать этого, понимая, что только работа может меня вернуть к жизни. Но сил не было. И только когда Леня предложил посвятить этот праздник Майе, силы откуда-то появились…
На всех плакатах было написано: «Этот праздник Александр Каневский посвящает памяти своей жены Майи, радостного, солнечного человека.»
Залы были переполнены – люди стояли в проходах. На авансцене, на столике – портрет Майи. Выходя на сцену, каждый артист клал к её портрету белые цветы. Перед началом представления портрет осветили прожекторами, и зазвучал голос Майи, приветствующий зрителей (запись из фильма). В конце – я вышел и произнёс: «Она учила меня дарить только то, что самому дорого, что любишь сам… Она очень любила цветы, поэтому я дарю их вам!…», и метнул в зал белый букет, который тут же разобрали по цветочку – на память о ней…
«НА ДЕКАДЕ УКРАИНСКОГО ИСКУССТВА В МОСКВЕ ЮРА ТИМОШЕНКО ВЛЕПИЛ ОПЛЕУХУ ОДНОМУ ЧИНОВНИКУ ЗА СЛОВО «ЖИД.»
— Наверное там, где люди живут с ощущением постоянной опасности, другое отношение к юмору?
— Я много ездил по Германии, Канаде, Америке, но Израиль в этом смысле – совершенно особенная страна, где у людей выработалось огромное желание радоваться каждому дню. Приезжие не понимают, почему здесь по будням в кафе столько же народу, как в Америке – в День Благодарения…
Вообще, юмор всегда развивается лучше всего в трудные времена: в годы войны, в подцензурные годы – сквозь асфальт пробивались только очень крепкие шампиньоны.
Помните популярную в Союзе телепрограмму «Кабачок «13 стульев», которую обожал «лично дорогой Леонид Ильич Брежнев», не пропускавший ни одного ее выпуска? Большинство персонажей были украдены у польского юмориста Анатоля Потемковского, как-то признавшегося мне: если бы это сделал не Советский Союз, я подал бы в суд и стал бы миллионером…
Приехав в первый раз в Польшу по приглашению председателя польского Союза писателей Ежи Юрандота, я сказал ему: «Пан Ежи, от имени коллег благодарю за ваш юмор, который нас очень многому научил». Юрандот возразил: «Это я кланяюсь вам – у нас много дорог, а у вас одна разрешенная тропинка, но вы на ней умудряетесь такие кульбиты делать!».
— Наверное протаскивание ваших с Робертом Виккерсом текстов для Тимошенко и Березина сквозь цензурные заграждения Главлита стоило нервов?
— Тарапунька и Штепсель были на такой высоте, что их просто боялись «резать», к тому же они были лично знакомы с Хрущевым, выступали у него на банкетах, и в Киеве, и в Москве. Обычно Юрий Трофимович и Ефим Иосифович сами читали каждую новую пьесу секретарю ЦК или министру Культуры. Там смеялись, и никто уже не смел придираться – «литовали» автоматически.
Начальство долго не могло смириться, что для Тарапуньки и Штепселя, популярных, как космонавты, пишут два еврея. Один завлит даже предложил: «Пусть русский текст Березину пишут Виккерс и Каневский, а украинский для Тарапуньки – наші письменники»…
Конечно, они посылали всех с подобными предложениями «подальше», особенно, вспыльчивый Тимошенко. Он люто ненавидел национализм во всех проявлениях, высмеивал его и в повседневной жизни, и на эстраде. Одного киевского деятеля культуры, из которого сочился антисемитизм, публично обозвал: «национальный по форме, дурак по содержанию». Другому – на Декаде Украинского искусства, в фойе гостиницы «Москва», влепил пощёчину за слово «жид», адресованное кинорежиссёру Генриху Габаю, отснявшему фильм «Зелёный фургон». Если бы не вмешательство Березина, который, буквально, оттащил Юру, тот бы одной оплеухой не отделался
Перед самым отъездом я купил сборник афоризмов «Веселий оповідач» – треть наших программ была там опубликована как народный юмор.
Штепсель и Тарапунька давали до тысячи спектаклей в год. И все с аншлагами! Рекорд, не побитый до сих пор. Как-то журналист спросил у Фимы, кого бы они взяли к себе третьим. На что тот ответил: «Чарли Чаплина».
— «До-ре-ми-фа-соль-ля-си, ехал Штепсель на такси, Тарапунька прицепился и бесплатно прокатился», – была такая детская народная песенка…
— Да, слава у них была сумасшедшая – даже игрушки делали в виде Тарапуньки и Штепселя.. Но ни слава, ни деньги их не испортили – они остались замечательными людьми, помогали друзьям, заботились о своих рабочих, гримёре, радисте, музыкантах… Приведу пример: Тимошенко всегда на гастроли ездил с женой-певицей, а Березин иногда выезжал один, и тогда просил поселить его в одноместном номере, чтобы разницу между стоимостью люкса и его номера доплачивали музыкантам и рабочим.
У Юры Тимошенко была масса друзей юности — в основном люди, по разным причинам не состоявшиеся. Тимошенко помогал им, а Березин – куче родственников: одному нужна была квартира, другого уволили из института, третьему выделили на кладбище не то место. Основной заботой Фимы были родители. Избалованные его вниманием, они были очень требовательны. К примеру, отцу Фима непременно брал билеты из Киева в Одессу только в СВ-вагон. Однажды, когда билетов достать не удалось, Ефим оправдывался перед папой: » Я взял тебе мягкий вагон. Меня заверили, что тебе дополнительно постелют ещё два матраца и одеяло». Отец не скрывал обиды: «Ладно, так я помучаюсь ночь! «.
— Березин ведь эмигрировал в Израиль не по политическим мотивам, а потому что после смерти Тимошенко его сольные выступления уже не имели того бешенного успеха, как во времена, когда народ писал на конвертах: «Москва, Кремль, Тарапуньке и Штепселю»?
— Фима с Розитой прилетели повидаться с Анечкой и Леней, но буквально через три часа у него случился инфаркт, к тому же прогрессировала болезнь Паркинсона … От инфаркта его быстро излечили, но летать категорически запретили. Так они и остались в Телль-Авиве. Леня и Аня сделали все возможное, чтобы продлить ему жизнь. Ефим лечился у лучших врачей в лучших клиниках, но Паркинсон медленно, но прогрессировал.…
— В одном из интервью вы сказали, что израильские врачи продлили ему жизнь лет на пять…
— Думаю, на все 10… Здешняя медицина оправдывает свою репутацию. – Березин был потрясен, когда всего через пять дней после инфаркта его выпустили из клиники, запретив только авиаперелеты. Он радовался: «Саша, ты представляешь, мне уже можно ходить и кушать, что хочу, даже выпить граммов 100 коньяка… Помню, Юра с инфарктом пролежал 21 день…»
(Из досье «Бульвара Гордона»:
По словам вдовы Тимошенко Юлии Пашковской, Юрий с войны выкуривал в день по две пачки самых крепких сигарет – «Примы», а потом «Кемел». Фима Березин так и не научился курить. Он за собой следил, всегда первым проходил медобследование…
Инфаркт случился у Тимошенко в декабре 1986 года во время гастролей в Ужгороде. Врачи запретили ему курить. Месяц пролежал в больнице, а когда должен был ехать в Киев, у кого-то стрельнул папиросу. И все — инсульт, больше в сознание он так и не пришел…).
Когда Тимошенко уже лежал в гробу в Киеве, в Доме актеров, к нему подошел Березин и произнес: «Юра, мне так много хотелось тебе сказать… Прости, я впервые забыл свой текст». Развернулся и ушел. После этого Штепсель практически не выступал.
В 1994 году я устроил 75-летний юбилей Березина в двухтысячном зале. Мэр Тель-Авива не верил, что в их небольшой стране такое возможно, но когда пришел, ему не хватило места – я предложил ему и его сопровождающим устроиться рядом с юбиляром…
Собрались все, кто любил и знал Березина: Михаил Козаков, Игорь Губерман, Ян Левинзон, Леонид Хаит (театр «Люди и куклы»), послы Украины и России, писатели, журналисты… На сцену Ефима вывели две красивые длинноногие девушки. Он сидел в кресле – счастливый, нарядный. Его славили, поздравляли.
В конце вечера он подошел к микрофону и рассказал, как перед концертом к нему обратилась женщина: «Вы Штепсель?.. Смотрите, вас еще можно узнать!…». Поблагодарил зрителей за то, что они его узнали, и завершил вечер традиционным приветствием, трансформированным его новым проживанием: «Шоломаленькi були!».
Фиму долго не отпускали, он кланялся, улыбался, а когда мы с ним зашли за кулисы, грустно сказал: «Огромное спасибо, Сашенька, но больше на сцену я не выйду – не хочу быть смешным»…
— После смерти жены Розиты Березин жил с Анной и Леонидом?
— Брат с женой сняли ему квартиру по соседству, наняли женщину из наших, которая за ним ухаживала, полюбила его страшно – он всегда был чистеньким, выхоленным, бывали там по три раза в день. Увы, ему становилось все хуже, он не мог сам вставать с кровати, почти не двигался, утратил речь… В последний год его жизни Леня даже не пускал меня к нему, зная мою впечатлительность: «Не ходи… Он тебя не узнает». Тогда я мысленно попрощался с великим Ефимом Березиным .
(Народный артист Украины умер в своей квартире в Тель-Авиве весной 2005-го года. Его любимой Розочки уже не было с ним семь лет – Т.Ч.)…
«ЖВАНЕЦКИЙ НИКОГДА НЕ ОПУСКАЕТ СВОЮ ПЛАНКУ, НО КАК-ТО ПРИЗНАЛСЯ: «ИНОГДА МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО СЕГОДНЯ СЕРГЕЯ ДРОБОТЕНКО ПРИНИМАЮТ ЛУЧШЕ, ЧЕМ МЕНЯ»
— Когда-то Юрий Нагибин определил, что вы пишите на идиш, только по-русски…
— Прочтя «Тезу с нашего двора», он назвал меня растратчиком: мол, я рисую не кисточкой, а тюбиком, что весьма неэкономно – «из каждого вашего абзаца нормальный писатель сделал бы целую главу»… Я объяснил, что пришел в прозу из драматургии, поэтому не вижу, а слышу текст и вычеркиваю длинноты. Юрий Маркович определил: «У вас болезнь, которой страдали Евгений Петров с Ильей Ильфом, Юрий Олеша, Эрдман…».
— Хорошая компания!
— Вот и я сказал: «Эта палата меня устраивает».
— Зато ни вас с Виккерсом, ни Тарапуньку со Штепселем, для которых вы писали, не устраивали лучшие театральные режиссеры, даже такие как Юрий Любимов…
— Мы настаивали, чтобы нашу новую пьесу «ОТ И ДО» ставил приглашённый режиссёр. Тимошенко и Березин утверждали, что театральный режиссёр, даже самый талантливый, не чувствует эстраду. Мы стояли насмерть, как Панфиловцы, и тогда они пригласили Юрия Любимова, с которым дружил, но творческий альянс так и не состоялся. Юрий Петрович хотел видеть на сцене черно-белый рояль – пещеру, под которым бы Тарапунька произносил свой монолог, стоя на четвереньках, отвернувшись от зрителей («Представляешь, как ты их эпатируешь!»). Тимошенко взбунтовался: » Если, находясь на эстраде, хотя бы на полминуты упущу внимание зрителей, я потеряю их навсегда. А ты предлагаешь мне полчаса стоять на четвереньках к ним задницей?!».
Мы ещё пытались сотрудничать со знаменитыми режиссёрами, но эстрада, из которой вышли Григорий Горин, Аркадий Арканов, Эдуард Успенский, а ранее – Владимир Маяковский и Антоша Чехонте, ставший Антоном Чеховым – другая профессия, иной жанр. Это великая школа и для прозы, и для Театра, и для Кино – только из нее нужно вовремя уйти, чтобы ради репризы не потерять литературный вкус…
— Сейчас только ленивый не пинает российскую или украинскую эстраду, особенно, юмор…
— С юмором происходит нечто обидное – его опустили до колен и воспитали зрителя, который безумно этому радуется.
— Как любил повторять ослик Иа, «грустное зрелище, печальное зрелище»…
— Меня пугает не то, что говорится со сцены, а то, как люди на это реагируют – умирают от смеха, визжат в диком восторге… Жванецкий, который никогда не опускает свою планку, как-то признался: «Иногда мне кажется, что Сергея Дроботенко принимают лучше, чем меня»…
К слову, о юморе и смехе – я прочел у Зощенко, как зимой 1940 года во время советско-финской войны советские разведчики на пересеченной местности внезапно столкнулись с противником. Обе группы в маскхалатах кинулись в снег совсем близко друг от друга. Один финн от неожиданности залег вместе с красноармейцами, а когда понял, что оказался в стане врагов, вскочил- упал, опять вскочил-упал и побежал к своим, петляя, как заяц. Раздался гомерический хохот и русских, и финнов. Отсмеявшись, обе разведгруппы встали и мирно разошлись – люди, которые вместе смеются, уже не могут стрелять друг в друга…
«ЧИНУША ВСПЫЛИЛ: » ВЫ САМОЕ БОЛЬШОЕ ЗЛО В НАШЕМ ИСКУССТВЕ: ВЫ НЕУПРАВЛЯЕМЫ!»
— В мае 2009 года грядет ваше 70-летие. Готовитесь?
— Ненавижу юбилеи – они уносили стольких близких людей! Вскоре после празднований, как бы подведя итоги, ушли Зиновий Гердт, Булат Окуджава, Гриша Горин, выдающийся конферансье, художественный руководитель Московского театра Эстрады Борис Брунов… Юбилеи – это репетиции похорон!
(Из досье «Бульвара Гордона»:
Евгений Петросян рассказывал, что после Великой Отечественной войны Борис Сергеевич работал в военном ансамбле во Владивостоке, а в тех краях водились большие бабочки. Однажды на концерте Брунов за сценой положил себе в рот крупного мотылька и так вышел объявлять следующий номер своего ансамбля. Сначала вылетела бабочка, а за ней – объявление: «Кантата о Сталине! «).
К тому же я никогда не любил обязательных юбилейных панегириков – не все люди славословят искренне… Поэтому никогда не устраивал публичных юбилеев… А вот собрать за столом самых близких друзей, искренних и любящих – это настоящий праздник . Обычно все такие застолья ведёт Лёня – он потрясающий тамада.
— Побаиваетесь? А говорят, жизнь в беспокойной стране укрепляет храбрость, как тренажер – мышцы…
— Едва мы приехали в Израиль, начались ракетные обстрелы (в 1991 году вокруг «большого Тель-Авива» разорвались 39 иракских «Скадов»). Повинуясь первой реакции советских людей, мы побежали в магазин и стали покупать соль, сахар, мыло, крупы и спички в таких количествах, что хозяин лавки решил: во-первых, мы – поджигатели, во-вторых, хотим открыть конкурирующий магазин. Потом, когда увидели, что ничего не исчезает, а наоборот, все появляется, нам стало стыдно.
Требовалось носить с собой противогазы, а в квартирах оборудовать противогазовую комнату: заклеить скотчем все щели в окнах, уплотнить двери – боялись, что Саддам Хусейн применит химическое оружие. Я купил целый рулон плёнки, величиной в бревно, и нёс его на плече, как Ленин на субботнике.! Я сам оклеивал, никому не доверял, прошелся раз по 20, и по рамам, и по стеклам – стало темно, зато окна получились не только газонепроницаемые, но и пуленепробиваемые…
Первые разы было просто паническое чувство – летящие скады ужасно выли. (Их называли «Приветы с родины»). Мы жили в Нетании, они пуляли по Тель-Авиву, ракеты 20 раз попадали в город – Рамат-Ган, но никто не погиб – Бог хранил (только один старик так испугался, что умер от инфаркта).
Как-то во время обстрела у моего тогда трехлетнего внука Миши случился приступ астмы. Ни у меня, ни у сына с дочкой, с которыми мы жили в одном доме, машин тогда не было, а больница далековато. Позвонили знакомому израильтянину, он подъехал на своем авто и повез маленького в клинику под рев сирен… Такое не забывается.
— Что делает Михаил сейчас?
— Он студент ВГИКа. Дочь тоже живет в Москве, а сын – в Израиле…
— Вас не соблазняют перебраться в Златоглавую?
— В Москву нужно приезжать молодым – делать карьеру. Или в зрелом возрасте – делать деньги. Жить там сейчас очень тяжело: три часа добираешься на часовую встречу, потом столько же обратно – вот семичасовый рабочий день и прошел. Возвращаешься усталый, непонятно от чего. От пробок… Приглашали восстановить журналы «Балаган», «Балагаша», газету «Неправда», но для этого надо хотя бы пару лет прожить в Москве, а я уже от многого «московского» отвык. Сотрудничать продолжаю: с издательствами, с газетами, устраиваю презентации, выступаю с творческими вечерами…
— В родной Киев не зовут?
— Несколько раз выступал по приглашению Израильского посольства, порадовали полные залы… Постоянно сотрудничаю с вашей газетой…А вот официальных приглашений на гастроли, увы, не поступало.. . Я очень люблю этот город, хотя в свое время удрал из него в Москву, чтобы можно было работать…
В Киеве на меня шла откровенная охота, настоящая травля – не могли простить, что я нигде не работал и не имел зарплаты, значит, не было рычагов влияния: нельзя было снять с должности или понизить оклад – деньги я получал через агентство авторских прав, множество моих работ исполнялось по Союзу и за границей – гонорары были большие. Это тоже очень бесило чиновников.
Однажды я сказал одному из деятелей министерства культуры: «Принимайте пьесу или запрещайте, но никаких исправлений в тексте делать не буду. Хотите меня голодом задушить? Не выйдет, я получаю деньги не у вас»». – Чинуша вспылил: «Да, вы — самое большое зло в нашем искусстве: вы неуправляемы!»…
Я старался больше иметь дела вне Киева, но, когда терял бдительность, то сразу получал болезненные нокауты: в Киеве рассыпали набор моей книжки, сняли сразу после премьеры спектакль по моей пьесе в театре Оперетты «Заведено дело на любовь» на музыку Игоря Поклада, за день до премьеры изьяли мою фамилию из всей рекламы эстрадного шоу во Дворце Украина «Як тебе не любити!…»
Всё это и ещё много обидного я постарался забыть. В моем сердце спустя столько лет осталась лишь огромная ностальгическая нежность к Киеву, к моим друзьям по школе, по институту, к моим первым поцелованным девочкам (и не только поцелованным)…. Там жили мои молодые папа и мама, там я встретил свою жену Майю, там родились мои дети… Кстати, в Киеве у нас была квартира в пять комнат, а шестая была оборудована под бар, с красными табуретами и стойками, фонарями и светящимися черепами – моя любимая игрушка. Говорили, что единственный бар, работающий в Киеве после полуночи – только у Каневского. Ко мне водили иностранцев, чтобы показать, как живут советские писатели. И я, к ужасу партийных деятелей, убеждал их, что наши писатели не могут творить без бара, что если у них его нет, им его строит Союз Писателей.
— Наверное, дверь в квартиру никогда не закрывалась?
— Сколько я ни зарабатывал денег, всегда не хватало, потому что все уходило на «образ жизни»…
— Где он, это образ? Нет больше «Неправды», нет «Балагана», «Балагаши» – ваших юмористических журналов для взрослых и детей… Где ваши театры «Гротеск» в Москве и «Какаду» в Израиле?…
— Я от всего этого сейчас освободился.
— Жалеете?
— Нет. Самое главное я сохранил: близких мне людей и постоянное общение с ними – это самое дорогое. И освободил себя для писательства. Ведь Бог посылает нас на Землю делать что-то главное, что мы умеем лучше всего. Я — писатель. Сколько мне ещё даровано лет, надо писать, пока получается.
— А получается?
— Вы подбиваете меня на нескромность!… Две моих последних книжки (надеюсь, не последние): роман «Смейся, паяц!» и повесть «Теза с нашего двора» (обе части) были очень быстро раскуплены и получили хорошие отклики и читателей, и критики. Их продолжают инсценировать и ставить в театрах… Надо, надо писать, как я сформулировал в романе, « пока сито моей памяти не превратилось в дуршлаг». Поэтому закрыл «Какаду», прекратил делать фестивали Смеха – буду только писать и выступать с творческими вечерами.
— Над чем сейчас работаете?
— Пишу новую повесть.
— Название уже есть?
— Пока только подзаголовок: «Грустная комедия, или «Весёлый детектив».
— Значит, юмористическую?
— Трагикомическую, как вся наша жизнь.
Вернуться в начало раздела «Интервью»