Вернуться в начало раздела «Почитать»
(Фрагмент)
Перестройка принесла амнистию, которая прервала срок Жориной отсидки. Он вернулся ещё более худым и синим, похожим на бройлерного петуха на пенсии. Его вставная челюсть была разбита в тюремной драке, поэтому выпадала не сразу, а по частям.
Тэза освободила ему комнату Мани, а сама перешла в его бывшее «купе». Теперь у них была общая гостиная и по отдельной спальне – у Жоры появилась возможность жениться хоть каждый день. Но он не торопился.
— Надо оглядеться, — объяснял он Тэзе, просматривая газеты, заполненные сообщениями об открытии кооперативов и совместных предприятий. – Что-то мне не по душе это пиршество демократии.
— Ты же всегда жаловался на контроль прокуратуры и ОБХСС, — удивлялась Тэза
— Да. Но это лучше, чем массовый психоз неограниченных возможностей. Чем они будут неограниченней, тем их быстрее ограничат. Грабить советскую власть намного привычней при диктатуре пролетариата.
С помощью торговых друзей Жора устроился заведующим какой-то перевалочной продуктовой базы. Отправляя вагон крупы, он покупал мышей, пускал их во внутрь, оставлял им мешок перловки «на прокорм», а остальную крупу пускал «налево». Вагон приходил пустым, но там кишели мыши – было на кого списывать потери.
Потом его устроили завскладом при обувном магазине. Вскоре, после очередной реорганизации в торговле, магазин ликвидировали, а про склад забыли. Туда регулярно завозили обувь, и она тут же распродавалась – Жора прекрасно обходился без магазина. У него завелись деньги, он модно оделся, вставил новую челюсть, но с женитьбой не спешил. Его многопудовая невеста Мэри, обиженная и оскорблённая, вышла замуж за мусью Грабовского, который в первую же брачную ночь ушёл в запой и ещё не вернулся.
А город бурлил свободой. Почти ежедневно возникали всё новые и новые неформальные объединения: националисты, сионисты, анархисты, реформисты…
— Я всегда любил бардак, — ворчал Жора, — но не в государственном масштабе. Они хотят жить по-европейски, оставаясь азиатами. Посмотри вокруг: заводы стоят, бандиты грабят, банки лопаются и бесследно исчезают…
— Но на съезде приняли очень много разумных законов – они должны дать результаты, — успокаивала его Тэза.
Жора саркастически хмыкал.
— Со мной в камере сидел аферист старой школы, вот кто, действительно, умница, философ. Он любил повторять: «Запомни, мальчик: талон на галоши – это ещё не галоши!». Ты обратила внимание, сколько продуктовых магазинов закрылось на ремонт?.. Что это? Коллективная страсть к реконструкции?.. Нет! Это показатель отсутствия. Колбаса ещё есть, но её можно использовать только вместо мыла, которого уже нет. Я всегда доставал еду через задние проходы магазинов, да и сейчас могу, но сколько можно быть продуктовым педерастом?!
Словом, Жора не на шутку затосковал.
Однажды он посадил Тэзу на диван, сел рядом, поёрзал, вдохнул воздух и сообщил:
— Я решил: я уезжаю из этой страны.
Тэза молчала.
— Я был бы счастлив забрать тебя с собой, — продолжил Жора. – И Лёша был бы рад, и тебе было бы хорошо…
— Я не уехала даже с родной дочерью, — тихо произнесла Тэза.
— Поэтому я тебя и не уговариваю. Но знай: Мариночку и Маню я не оставлю, я буду им полезен.
Он решил ехать, не откладывая, немедленно, пока «крышка не захлопнулась».
— Но сейчас же выпускают всех и свободно.
— Кому ты веришь? Этот светофор может очень быстро поменять цвет: сегодня зелёный, завтра красный, а послезавтра – дубинкой по голове.
Самый простой путь – это был вызов в Израиль, с помощью которого можно махнуть в Америку. Но как получить этот желанный вызов – ведь в Жоре не было ни капли семитской крови.
— Может, у вас в роду завалялся какой-нибудь еврей? – пыталась заронить в него надежду Тэза. Но Жора грустно отмахивался.
— Откуда? У нас с Лёшей все предки – донские казаки, ещё те антисемиты. Когда Лёша женился на тебе, они его прокляли, а за одно и меня… Как стать евреем? Как?..
В Советском Союзе наступило удивительное время, когда принадлежность к еврейству стала завидным преимуществом. Её уже не стеснялись, не маскировали, а, наоборот, – из толщин архивов вытаскивали на свет глубоко запрятанных еврейских дедушек и бабушек, восстанавливали свои библейские имена и отчества. В синагогах, специальные служители, документально подтверждали, что Захар – это Зелик, Семён – Шимон, а Ефим произошёл из Хаима. Обслуживали быстро, стучала машинка, ставилась печать. Оплата поштучная, десять рублей за одно имя – синагоги тоже перешли на хозрасчёт.
Отъезд становился массовым, эмиграция превращалась в эвакуацию. Если раньше ехали по убеждению или за благополучием, то теперь, удручённые всеобщим развалом, подгоняемые истерическими угрозами общества «Память», просто уносили ноги в предчувствии беды. В Одессе пустели поликлиники, конструкторские бюро, редели ряды преподавателей ВУЗов, особенно, консерватории. Поэтому никого не удивляла записка, пришпиленная каким-то шутником к дверям райкома комсомола: «Райком закрыт – все ушли в ОВИР».
Несколько недель подряд Жора давал объявления в «Вечорке»: «Симпатичный и обеспеченный мужчина среднего возраста ищёт подругу жизни еврейской национальности, любительницу путешествовать».
Но никто не откликался.
— Пока я сидел, их всех разобрали, — сетовал Жора. – Знаешь, сколько сегодня стоит фиктивный брак с еврейкой? Десять тысяч!.. И сумма с каждым днём растёт – грузины взбивают цену.
Он стал посещать синагогу, примеряясь к принятию иудаизма.
— Мы договорились: я принимаю обряд, а они мне обеспечивают вызов, — сообщил Жора Алику Розину, пригласив его в кафе, чтобы посоветоваться.
— А если на таможне потребуют предъявить телесные доказательства? – с самым серьёзным видом спросил Алик.
— Неужели могут? – испугался Жора, которого от постоянных переживаний покинуло его природное чувство юмора.
— Это естественно, иначе все рванут. Придётся тебе делать обрезание.
— Ой! В пятьдесят лет – это больно!
— Конечно, я мог бы прийти и предъявить за тебя, — на полном серьёзе предложил Алик, — но вдруг они поставят штамп, чтоб дважды не использовали. А я ведь тоже собираюсь, тогда меня не выпустят.
Не выдержав собственных измышлений, Алик рассмеялся. Но Жора даже не улыбнулся.
— Кончай пугать, всё равно я резать не дам, не стану рисковать: ведь от обрезания до кастрации – один взмах… Придется ехать и покупать национальность.
— А где этим торгуют?
— В Махачкале. Там есть один тихий кооператив, который плодит евреев.
Назавтра он улетел. Вернулся через неделю и прибежал к Алику похвастаться своим новым паспортом.
— Смотри: я уже не Георгий Семёнович, а Георгий Соломонович!
— Пошёл вон, жидовская морда! – крикнул Алик, и Жора счастливо рассмеялся.
Через месяц он получил вызов, ушёл с работы, подал документы в ОВИР и стал готовиться к отъезду.
Глава вторая.
Отъезжающие были похожи на гончих псов: Где дают?.. Что дают?.. Когда?.. По сколько?.. И выстраивались очереди, и шла перепись, и отмечались по утра и вечерам. У каждой семьи за прожитую жизнь было что-то накоплено, плюс деньги, полученные за распродажу имущества: машины, холодильника, телевизора, табуреток… У одних – набегали тысячи рублей, у других – сотни, но всех их надо было во что-то «вложить», ибо обменивали гроши. Поэтому скупали всё подряд: упакованную мебель, которую отправляли не распаковывая, металлическую посуду, хохлому, ковры… Прошёл слух, что за границей ценится советская оптика – все ринулись скупать фотоаппараты и бинокли… Особенно, почему-то гонялись за подзорными трубами – можно было подумать, что все евреи вдруг повально увлеклись астрономией.
Следующим этапом была отправка багажа. На товарной станции стояли бесконечные очереди, чтобы получить талоны с датой отправки. Потом очереди за получением контейнера, за деревянными ящиками и картонными коробками для упаковки вещей… Очереди за билетами на поезд или самолёт, очереди на обмен валюты…Когда одного из эмигрантов спросили, какое его самое яркое воспоминание о покинутой Родине, он ответил: «Затылок впереди стоящего человека».
— Завтра иду сдавать паспорт, — сообщил Жора. И добавил. – За это я должен заплатить пятьсот или шестьсот рублей. Как вам это нравится?
— Всё правильно, — резюмировал Алик. – Государство знает истинную цену наших паспортов: поэтому надо им доплачивать, чтоб их у нас забрали.
Жора не хотел «идти за стадом», стоять в очередях и заниматься громоздким багажом. Все свои деньги он решил вложить в какую-нибудь найценейшую картину или икону. Поехал в аэропорт и стал наблюдать за проходящими таможенный досмотр. Очень огорчился, увидев, как все вещи просматривают, прощупывают, просвечивают. А на каждую картину, икону, статуэтку и даже на серебряную ложечку требовалась специальная справка из Министерства Культуры о том, что это – не изделие старины, не государственная ценность. Он наблюдал, как одна семья возвращала провожающим её родственникам не пропущенные вещи: портрет в раме, бронзовую собачку и несколько расписных тарелок. Затем они прокатили сквозь электронный контроль инвалидную коляску, в которой дремал старый, дряхлый дедушка. Коляску потребовали возвратить, а дедушку пропустили, хотя он-то и был самой дорогостоящей стариной, но ценности для государства уже не представлял.
— Надо везти бриллиант, его легче спрятать, — сделал вывод Жора. – И ехать поездом – там нет просвечивающих устройств.
Он стал встречаться с какими-то «деловыми авторитетами», вёл зашифрованные переговоры по телефону, где бриллиант называли Васей, а каждую тысячу долларов – морковкой: одна тысяча – одна морковка, пять тысяч – пять морковок. Если даже кто-то эти разговоры прослушивал, то он был уверен, что это Васе дают советы, как варить суп.
Наконец, вложив все свои оставшиеся деньги, Жора добыл самый популярный в Америке бриллиант «Якут». Но как эту драгоценную покупку провезти сквозь таможню?.. Жора думал днём, думал ночью и, наконец, придумал. Закрывшись в комнате, он долго изучал электросхему своего портативного телевизора «Юность». Затем снял заднюю стенку, что-то раздвинул внутри, что-то расковырял и в образовавшуюся щель затолкал свой бриллиант, зашпаклевал его и запаял. Затем, с замиранием сердца, включил – телевизор, как показалось Жоре, работал ещё лучше, чем прежде. Счастливый и гордый собой, Жора не спал до утра, обдумывая возможности, которые перед ним откроются «там» после продажи бриллианта.
Глава третья.
Наконец, разрешение было получено, билеты куплены, и Жора устроил прощальный ужин. Время изменилось и в отличие от тихих и печальных проводов Тэзы и бабы Мани, эти были шумными и весёлыми. По заказу Жоры, Алик Розин снимал их на видеоплёнку, «для истории». Еды и выпивки было в неограниченном количестве – Жора продемонстрировал свои возможности «заднепроходчика».
Пили сперва за благополучный перелёт, за встречу с Мариной и Маней, за Жорино устройство… Потом тосты стали более глобальными: за перестройку, за здоровье Горбачева, за «пролетарии всех стран соединяйтесь»… Этот тост произнесла старуха Гинзбург, всё ещё бодрая и активная. Недавно к ней приезжала дочь из Германии, привезла двух внуков и много подарков. Гинзбург, которая во всеуслышание заявляла, что не пустит изменников на порог, при виде внуков обмякла и прослезилась. Внуки бросились к ней с криком: «Либе гроссмуттер!». Старухе показалось, что они говорят на идиш, и она окончательно разрыдалась, помирилась с дочерью и та уговорила её переехать в Мюнхен. Сейчас Гинзбург исподволь готовила общественное мнение двора, сообщая каждому по очереди, что компартия в ФРГ развалилась, её необходимо укрепить истинными коммунистами и, вероятно, её, Гинзбург, туда скоро командируют.
Во главе стола восседал зубной техник Невинных, который, когда пошла волна эмиграции, вдруг оказался Невинзоном и одним из первых рванул в Америку.. Сейчас он прилетел представителем зубопротезной фирмы создавать совместное предприятие на паритете: их зубы, наши рты. Он напоминал всё тот же арбуз, только более раздутый и важный, после каждого слова произносил «окей» и «вери гуд». Рядом сидела его жена, по-прежнему худая и костлявая – всё тот же скелет, только в импортной упаковке. К ним относились с подчёркнутым почтением, даже Галка-Дебилка называла его – «сэр», а её – «сэра».
Разглядывая в объектив заморских гостей, Алик размышлял: они уезжают отсюда опостылевшими евреями, а возвращаются почитаемыми иностранцами, потому что в нашей стране иностранец – самая уважаемая должность.
Рядом с Тэзой сидела Виточка, бывшая лифтёрша. Как только появилась возможность выезда за рубеж, она бросила лифт и два-три раза в год уезжала к своим прежним любовникам. Возвращалась весёлая, возбуждённая, с кучей подарков, которые тут же раздавала всем соседям.
— Встречаясь с прошлым, всегда молодеешь, — радостно шептала она Тэзе. – Помните, я рассказывала про своего француза, который боялся насморка?.. Так вот, с годами он очень изменился. Ему уже восемьдесят, но он каждое утро обливался холодной водой, конечно, если мне удавалось дотащить его до ванной. – Она качнула бокал с шампанским в сторону Жоры. – За ваши новые грехи и новые измены!
— Все стоющие кавалеры разъезжаются, вздохнула Муська, раскинувшая на двух стульях свой необъятный зад. – А что делать одинокой женщине, которая ещё в соку?..
— Эх, Мусенька! – произнёс Жора. – Если бы я не уезжал, я бы открыл здесь бордель на хозрасчёте, с коэффициентом трудового участия, и ты бы стала миллионершей.
— Нахал! – Муська игриво рассмеялась и погрозила ему пальчиком.
— Давай тоже сделаем совместное предприятие, предложил Жоре Мефиль. – Мы с Митей будем делать самогонные аппараты, а ты их там будешь продавать миллионёрам.
— Позвольте мне! – Моряк налил себе рюмку водки и поднялся над столом. Стало тихо. Даже Мефиль перестал чавкать – Прости, Жора, я не о тебе – ты примазавшийся. – Он повернулся к Тэзе. – Я о вашей проклятой и воспетой нации. Недаром в Библии сказано, что вы – избранный Богом народ.
— Избранный для битья, — вставил Алик, не отрываясь от камеры.
— Верно, парень, верно, вам много досталось. Но это вам и много дало. Не знаю, смог ли бы я когда-нибудь вот так, разом, всё перечеркнуть и всё начинать сызнова. Какая ж для этого воля нужна и какое отчаянье!.. – Он помолчал, выпил, поставил рюмку. – До боли жаль, что вы нас покидаете.
— Не волнуйтесь, — снова вставил Алик, — все не уедем: часть евреев оставим, чтобы антисемиты не теряли квалификацию.
Но Моряк даже не улыбнулся.
— Нет, парень, дело посерьёзней – это называется Исходом. Евреи уходят от нас, как когда-то ушли из Египта – это сигнал тревоги.
— Ничего, с нами греки останутся,- успокоил его Митя, указывая на братьев Кастропуло. – Верно, братаны?
— Выгоните евреев, возьмётесь за нас, — проворчал старший, — кто-то же должен будет отвечать за ваш бардак!
— Ну, причём тут бардак, — обиделась Муська. – В бардаках знаете, какой порядок!.. Ой, я уже совсем пьяная…
Она расстегнула пуговицы на блузке и многообещающе посмотрела на Жору. Но Жора не откликнулся на её призыв. Его отвлёк зубной техник Нухимзон:
— Наша фирма может ещё и поставлять в Одессу одноразовые шприцы.
Вместо Жоры отреагировала захмелевшая Муська:
— А вы можете поставлять одноразовые члены?.. А то настоящих мужиков совсем не осталось.
Скелетоподобная жена Нухимзона попыталась её утешить:
— Мусенька, это не только здесь. В одной научной статье писали, что сегодня на Планете каждый восьмой мужчина страдает половым бессилием.
— Но почему именно мне попадается то восьмой, то шестнадцатый, то двадцать четвёртый!.. – простонала Муська и ещё больше распахнула блузку.
Проводы достигли кульминации, когда Мефиль и Митя стали выяснять, кто кого больше уважает.
Вернуться в начало раздела «Почитать»